Хотя Михалков дает чрезвычайно философское определение этого понятия, используя категории «права и правды», а также «позитивное умение осмыслить прошлый и будущий мир вещей свойств и отношений в должной и верной мере, а также способность эффективно действовать в современном мире, не разрушая его», тем не менее его мысль вполне понятна. В предложенной им комбинации консерватизм должен обеспечить неизменность уже существующего государственного устройства и связанных с ним традиций, а определение «просвещенный» – подчеркнуть, что он не является чем-то закостенелым, а склонен к восприятию нового.

При этом складывается такое впечатление, что михалковское определение «просвещенного консерватизма» писали разные люди. Если первая его часть носит философский характер, то вторая как будто написана современными политтехнологами. «Просвещенный консерватизм как идеология позволяет последовательно и эффективно проводить в жизнь динамично-стабильную внутреннюю и внешнюю политику, направленную на достижение глобальных целей и решение конкретных задач политического, экономического и социального развития нашей страны».

Подобная эклектика в тексте вполне объяснима. Похоже, что Михалков с его тонкой художественной натурой озвучивает те идеи, которые не может пока себе позволить государство. Однако оно может с пламенного художника помощью проверить реакцию общественного мнения.

Если согласиться, что это именно так, то очень похоже, что государство в России хочет сформулировать новую идеологию, а для этого оно обращается к проверенным старым моделям. Логично, что образцом для новой идеологии становится историческая Российская империя. Поэтому в манифесте так много говорится о ее деятелях, в которых Михалков видит образец для подражания.

И вот здесь начинается самое интересное. Михалков упоминает среди исторических российских консерваторов не только известных философов Николая Бердяева, Ивана Ильина или издателя Алексея Суворина, а также политического деятеля Петра Столыпина, но и в целом «выдающихся представителей бюрократии» времен правления целого ряда российских императоров. Среди последних все те, кто правил в XIX – начале XX веков, от Александра I до Николая II. И это при том, что многие из них были весьма непопулярны в русской истории. Например, это можно сказать про Николая I, из-за косности которого Россия безнадежно отстала от Европы, в результате чего проиграла в Крымской войне, и Николая II, при котором империя вообще пала.

Скорее всего, такая постановка вопроса была сознательным ходом автора. Он таким образом подчеркивал особую роль бюрократии в организации государственной жизни Российской империи, которая исполняла нечто вроде охранительной функции. Наряду с тезисами об «укреплении вертикали государственной власти» становится предельно понятно, кому адресовано послание Михалкова.

Хотя самое показательное в михалковском манифесте это вовсе не экскурс в историю. Более важно, что те, кто стоит за его выступлением, похоже, делают попытку сформулировать новую государственную идеологию на прежней имперской основе. Таким образом, они отказываются от советского подхода, который придерживался принципа пусть формального, но равенства различных народов, входивших в состав СССР. Этот формальный в годы могущества Советского Союза метод создал условия для последующего появления новых независимых государств в момент гибели этой империи.

Парадокс ситуации заключается в том, что для собственно России осталось так и не понятым, был ли СССР еще одной реинкарнацией Российской империи или это частный результат экспериментов большевиков, которые привели к ее краху? Особенно сложно приходится российской политической элите, которая в своей практике стремится объединить имперские символы и старой России, и СССР. Тем более что она не может не учитывать и такого наследия советского прошлого, как национальные автономии, Татарстан, Башкирию и другие. Поэтому и оказался нужен Михалков, чтобы заявить о проблеме со всей художественной прямотой.

Консервативный подход к современным политическим процессам – это безусловно важный момент. В каждом обществе всегда есть консервативно настроенное большинство населения, которое не хотело бы масштабных перемен, угрожающих стабильности его положения. И оно составляет основу политической поддержки любой сильной вертикали государственной власти.

Либералам в ситуации относительной стабильности всегда трудно убедить консерваторов в необходимости радикальных перемен. В любом случае это очень сложная и чрезвычайно дискуссионная проблема. Тем более что в Азии обычно сильная вертикаль власти ориентирована на лучшее использование передового западного опыта с одновременной минимизацией возможных проблем. Но возводить нынешние проблемы такой же вертикали в Москве на уровень эпического исторического противостояния России, как некоего особого уникального образования, против всех – либералов, Запада и не слишком дружелюбных соседей – не очень конструктивно.

Напротив, страны Запада, которые также имели свои империи и в былые времена много рассуждали о «бремени белого человека», который несет цивилизацию дремучим народам Азии, предпочли закрыть эту страницу в истории своих отношений. И дело не в том, что надо отказываться от базовых принципов своей истории и не гордиться больше, к примеру, Наполеоном, который грабил захваченные города. Можно просто оставить историю историкам, прописать в ней все обстоятельства произошедшего. Некоторые предпочитают извиниться за старую колониальную политику, из последних примеров извинение Италии в адрес Ливии.

Очевидно, что сейчас явно не лучшее время для прежних империй. И если вы апеллируете к призракам прошлого, то это явно не принесет вам практических результатов, но может испортить отношения с соседями. Нет никаких оснований надеяться, что Россия сможет вернуть себе Киев со всей Украиной, но претензии на империю неизбежно заставят насторожиться украинцев.

Очень впечатляет один из тезисов Михалкова о том, что «у нас – новые государственные границы: на Кавказе – как в начале XIX века, со Средней Азией – как в середине XIX века, и, что намного драматичнее для нас, с Западом – как в 1600 году, то есть после царствования Ивана Грозного». Здесь он впрямую намекает на Прибалтику, на Белоруссию и неужели ситуация с противостоянием с Западом настолько драматична?

Очень любопытно указание на Среднюю Азию. Нынешние границы России скорее соответствуют ситуации первой половины XVIII века. Весь Казахстан в состав Российской империи тогда еще не входил. В указанные Михалковым сроки, в середине XIX века, ее границы уже находились как минимум на внешних пределах современного Казахстана. Российские войска как раз собирались завоевывать собственно Среднюю Азию. Можно ли считать это случайной оговоркой несведущего в истории художника или стоит отнести на счет имперской ностальгии.

Сильное государство это принципиально важное условие для стабильного развития в восточном мире. Но для государства и общества гораздо лучше ставить более практичные цели, чем гоняться за тенями пусть славного, но прошлого.