Судя по размеренной речи и глубокому голосу героя-рассказчика «Брестской крепости», никаких проблем с памятью он не испытывает («Я помню. Помню все…»). Но едва ли не первый из его задушевных пассажей: «Это Аня. Просто Аня. Если не считать того, что для меня она была не просто Аня», – вызывает у чуткого зрителя легкое беспокойство. И это легкое беспокойство со временем не только не рассеивается, но обретает чеканные формы диагностического заключения. В ночь на 22 июня 1941 года на брестской станции разгружается состав с переодетыми в советскую военную форму немцами, при этом на дверце дымовой камеры паровоза (все равно что у человека во лбу) красуется барельеф со свастикой и рассказчик распространяется не о том, как набитому диверсантами поезду удалось пройти пограничный и таможенный контроль (вернее, констатирует следующее: «Так в Бресте появились немецкие диверсанты…»), а о том, что диверсанты отключили в крепости свет и воду.

Сюжетные линии – как и линии обороны в самой крепости – поделены между несколькими персонажами, за которыми не поспевают ни авторы сценария, ни, тем более, рассказчик. Стоило же тому, что называется главной темой и что продюсер и автор идеи фильма Игорь Угольников обусловливает «исторической достоверностью», ударить по героям в полную силу, как эти линии оказались обрезаны подобно всем прочим коммуникациям. Война целиком и полностью упраздняет сюжет «Брестской крепости». Можно оправдывать озабоченных «исторической достоверностью» авторов тем, что в кромешном аду, который творился в настоящей крепости, ни о каком связном действии не могло быть и речи, но тогда им следовало всецело озаботиться документальными изысканиями и снимать документальное же кино. Экранная ситуация абсолютного хаоса ветвится то абсурдными, то смехотворными ходами.

Юный рассказчик – сначала с тубой, потом с пистолетом – бродит контуженным привидением по крепости, ищет, находит, теряет и снова находит свою «просто Аню», передает в разрозненные очаги обороны приказы дурака комиссара и воду в чайнике, спит у трупа на руке с часами, тем временем мимо него поступью ромеровских мертвецов идут сдаваться в плен несознательные бойцы, в небе над ним разворачивается компьютерный бой авиамоделек, а неподалеку за крепостными стенами «сорокапятка» расстреливает прямой наводкой (и притом почему-то по навесной траектории) переодетые «пантерами» советские БМП. Когда в пороховом угаре возникает фигура довоенного фотографа с камерой на штативе, невольно переводишь дух, вспоминая не только задушевные признания автора идеи («Эта война живёт у нас в подсознании, звучит где-то на уровне подкорки…»), но и свои душеспасительные тактики: все это ему только кажется. Ан нет. «Историческая достоверность» подтягивает резервы архивных выписок и в боях с лунатическими видениями рассказчика берет очередную – после, казалось бы, уже недосягаемого михалковского «Предстояния» – высоту.